Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл

— А я разве утверждал, сударыня, что уговор — это пустое слово? Однако не стоит больше об этом рассуждать, а то я боюсь нарушить приличия. Я старый тиран, а она всегда и во всем мне уступала, а теперь вот лежит там одна, бедная моя. Так вы уж простите меня, миссис Гибсон, и позволите Молли поехать со мной завтра в десять утра?

— Конечно, — сказала миссис Гибсон улыбаясь. Но едва он вышел, она повернулась к Молли. — Вот что, дорогая. Я не желаю, чтобы ты еще хоть раз вынуждала меня терпеть дурные манеры этого человека! У меня язык не поворачивается назвать его сквайром. Я считаю его неотесанным мужланом, йоменом в лучшем случае. Ты не должна принимать и отклонять приглашения так, точно ты — самостоятельная молодая леди, Молли. В следующий раз, моя дорогая, будь добра проявить уважение ко мне и справиться о моих пожеланиях!

— Папа разрешил мне поехать, — сказала Молли прерывающимся голосом.

— Я теперь твоя мама, и впредь ты должна обращаться ко мне. Но раз уж ты едешь, тебе нужно прилично одеться. Я одолжу тебе на этот визит мою новую шаль, если она тебе понравится, и мои зеленые ленты. Я всегда готова сделать приятное, когда ко мне проявляют должное уважение. А в таком доме, как Хэмли-Холл, никогда не знаешь, кто может приехать в гости, даже если в семье кто-то болен.

— Спасибо. Но не надо, пожалуйста, ни шали, ни лент. Там не будет никого, кроме членов семьи. И никогда, по-моему, не бывает, а теперь, когда она так больна…

Молли чуть не расплакалась при мысли о том, что миссис Хэмли лежит больная и одинокая и ждет ее приезда. Более того, ее терзала мысль, что сквайр уехал в убеждении, будто она не хочет приезжать, что она предпочитает этот глупый, глупый вечер у Кокерэллов. Миссис Гибсон тоже была расстроена. Ей было неприятно сознавать, что она поддалась раздражению в присутствии постороннего, причем такого постороннего, чьим добрым мнением желала бы пользоваться. И еще ее раздражало заплаканное лицо Молли.

— Что мне сделать, чтобы вернуть тебе хорошее настроение? — сказала она. — Сначала ты настаиваешь, что знаешь леди Харриет лучше, чем я — я, знакомая с ней по меньшей мере восемнадцать или девятнадцать лет. Потом ты спешишь принять приглашение, даже не посоветовавшись со мной и не подумав о том, как неприятно мне будет одной входить в совершенно незнакомую гостиную, да еще после того, как объявят мою новую фамилию, за которую мне всегда неловко, — настолько она неблагозвучная после Киркпатрик! А теперь, когда я тебе предлагаю самые лучшие вещи из тех, что у меня есть, ты говоришь, что не имеет значения, как ты одета. Что я могу сделать, чтобы тебе угодить, Молли? Я, которая ничего иного не хочет, кроме как мира в семье, вынуждена смотреть, как ты сидишь здесь с выражением отчаяния!

Дольше Молли вытерпеть не могла. Она поднялась в свою комнату — в свою нарядную, новую комнату, которая казалась ей почти незнакомой, заплакала, и плакала так самозабвенно и долго, что остановило ее лишь полное изнеможение. Она думала о миссис Хэмли, тоскующей по ней, о старом Хэмли-Холле, сама тишина которого могла удручающе действовать на больного человека, и о том, как верил сквайр, что она тотчас отправится с ним в путь. И это угнетало ее гораздо сильнее, чем брюзжание мачехи.

Глава 17

Беда в Хэмли-Холле

Если Молли полагала, что в Хэмли-Холле неизменно царят мир и спокойствие, она прискорбно ошибалась. Что-то разладилось во всем его устройстве, и, как ни странно это может показаться, общее раздражение создало общее единение. Все слуги работали в доме много лет и — то от кого-нибудь из членов семьи, то из случайно услышанных обрывков беседы, которая неосторожно велась в их присутствии, — знали обо всем, что имело отношение к хозяину, хозяйке и каждому из молодых джентльменов. Любой из слуг мог бы рассказать Молли, что главная беда коренилась в огромном количестве долгов, накопленных Осборном в Кембридже, которые теперь, когда с надеждами на стипендию было покончено, всей своей массой обрушились на сквайра. Но Молли, считая, что миссис Хэмли сама расскажет ей все, что сочтет нужным, никого не поощряла к откровенностям.

Она была поражена переменой в облике мадам, едва увидела ее на диване в затененной туалетной комнате, во всем белом, почти неотличимо сливающимся с бледностью ее изможденного лица. Сквайр ввел Молли в комнату со словами «А вот и она наконец!», и Молли поразилась тому, как менялся тон его голоса: начало фразы прозвучало громко и торжествующе, а конец был едва слышен. Он не впервые видел эту смертельную бледность на лице жены, она представала его взору давно, постепенно усиливаясь, но каждый раз поражала его заново. Стоял чарующе-тихий зимний день, на ветках деревьев и кустов сверкали капли тающего на солнце инея; примостившись на кусте остролиста, весело распевала малиновка, но шторы были опущены, и из окон комнаты миссис Хэмли ничего этого не было видно. И даже между нею и горящим камином был помещен большой экран, загораживая его приветливый огонь. Миссис Хэмли крепко сжала руку Молли, другой рукой прикрывая глаза.

— Ей сегодня утром нехорошо, — сказал сквайр, качая головой. — Но не тревожьтесь, моя дорогая, — вот вам докторская дочка, а это почти то же, что сам доктор. Вы принимали свое лекарство? А бульон выпили? — продолжал он, тяжело ходя на цыпочках по комнате и заглядывая в каждую чашку и каждый стакан. Потом он вернулся к дивану, минуту или две смотрел на миссис Хэмли, ласково поцеловал ее и сказал Молли, что оставляет жену на ее попечении.

Миссис Хэмли, словно опасаясь замечаний или вопросов, начала сама торопливо расспрашивать Молли:

— Ну, дорогая, расскажи мне обо всем. Не бойся кого-то задеть своей откровенностью. Я никогда об этом не упомяну, и мне недолго осталось жить. Как обстоят дела — с твоей новой матерью, с твоими благими побуждениями? Позволь мне помочь тебе, если я смогу. Я знаю, что для девочки я могу быть полезна, — матери плохо понимают сыновей. Расскажи мне обо всем, о чем хочешь и можешь, и не бойся вдаваться в подробности.

Даже при своей малой опытности в болезнях, Молли ощутила в этой речи лихорадочное возбуждение, и природное чутье, или какой-то подобный ему дар, подсказало ей, что нужен долгий рассказ о множестве разнообразных вещей — о дне свадьбы, о ее